Зап. от Андрея Федоровича Пономарева, 72 л., в д. Калюши Нарьян-Марского р-на Н. П. Колпаковой 10 авг. 1956 г.
РО ИРЛИ, Р. V, колл. 160, п. 3, № 22, л. 113—126, маш. (Шифр звукозаписи: ФА VI МФ, 337.2).
Текст воспроизводится по изданию: Былины: В 25 т. / Рос. акад. наук. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); СПб.: Наука; М.: Классика, 2001. Т. 2. С. 68—76.

Ох заводилосе пиро́ваньё-столо́ваньё
Да у ласкова князя да у Владимера,
Заводилосе пиро́ваньё, почесен пир.
И вот ныньче сидят все гости званыя,
Все сидят бы ныньче там люди добрыя,
Ой промежу собой бы нынче до похваляютсе.
Сидят бы бога́тыри могучия,
То бы нынче поляни́цы да приудалыё.
Как ново́й бы нынче хвастат да конём добрыим,
Да другой бы похвалятся да золотой казной,
Да ново́й бы понахвастат сило́й богатырскоей,
А ведь но́вой похвалятся удачей молодецкоей.
Да бы все сидят ребята да потешаютсе,
Все там голубы собою да выхваляютсе,
Тут один бы детинушка не пьёт, не ест,
Он ничем бы, детина, жа не похвалитсе.
Он повесил бы, детина, да буйну голову,
Потупил бы свои нынь очи ясныё.
Тут выходит наш Владимер красно солнышко,
Он каблук бы о каблук сам да поколачиват,
Он бы ясныма глазами да всё розваживат,
Как бы белыма руками да прирозмахиват,
Тихо-смирную речь да выговариват:
«Кабы все бы нынь сидели да гости званыя,
Все сидят бы нынь гости да похваляютсе,
Промежду бы нынь собой всё похваляютсе.
Как один у нас бы гость да он не пьет, не ест,
Он не пьёт бы, не ест, да он не тешитсе,
Да ничем бы детина не похваляетсе,
Те по имени Иван сударь Горденович.
Еще что же нынь тебе ныне не по́ уму,
А в чем же ныне молодца о́бнесли,
А и чем же молодца да приобху́лили?
Да у тя нету разве ныне да коня доброго,
У тя нету разве седёлка да бурзомецкого,
У тя нету нынче штыка да ныне острого,
У тя нету разве сабли да у тя остроей,
У тя нету разве палицы буёвоей,
Разве у тя нету калено́й стрелы,
Калено́й бы стрелы, да нет туга́ лука́,
У тя нету разве ныне да красна золота,
У тя нету разве ныне да скатна жемчуга?
У тя есть бы ро́дна матушка,
У тя нету только нынче да молодой жены».
Вот тогды бы наш детинка выговаривал,
Тут ставал тогды детинка да на резвы́ ноги́,
Говорил тогды детинка да таковы слова:
«Есть у меня бы нынь, у молодца, и добрый конь,
У мня есть бы приправа всё богатырская,
Есть бы всё у мня ныне да чистого се́ребра,
У мня есть бы нонь, у молодца, красного золота,
Еще есть и у меня да скатна жемчуга,
У мня есть бы удача да молодецкая,
Еще есть бы у мня нынь да сила богатырская,
У мня есть бы да ро́дна матушка,
Только нету у меня нынь молодой жены.
И захотелось бы мне, детинушке, женитися,
Захотелось мне, детинушке, повенчатися.
Я бы знаю бы себе да богосужену,
Богосужену себе бы, богоряжену,
Богосужену себе бы, богоряжену,
Она собой-то статна да лицом белая,
А снаряжена она во чисто се́ребро.
У ней нынче глаза как ясна со́кола,
Да ресницы бы у ей да как черна во́рона,
Да насквозь бы нынче видны у ей мо́зги-ти,
Как словно из косточки в косточку переливаются.
У того же бы у Федора Чернигского,
У его же есть две дочери любимые:
Быть бы старшая да та сильна поляни́ца приудалая,
Да бы меньшая бы в самый мне-ка в самый раз.
Я на меньшей хочу бы ныне да повенчатисе,
Еще с ей бы, нынче бы, с девицей, погулятисе».
Отвечат тогды у нас красно солнышко,
Что по имени Владимир наш уж батюшка:
«Если хочешь ты женитися теперича,
Ты когда же бы будешь на ей свататься,
Ты когда же бы будешь да нынь венчатисе?» —
«Я хочу теперь, Владимир-князь, я посвататься,
Мне-ка дай мне-ка свато́м нынь Добрынюшку,
Да бы тысяцким дай да мне стара Илья Муромца,
Да еще дай ты в поезжана Дуная сына Ивановича,
Еще дай-ка Алешеньку Поповича».
Ну и стали тут ребята да сряжатисе,
Да бы стали тут ребята да сподоблятисе.
Они брали бы вина́ да сороковками,
Как бы сладкого меду да они бочками.
Отправлялись ребята да во чисто́ полё
Да по ту же невесту да богосужену,
Богосужену невесту, да богоряжену,
Как к тому бы ли царю да ко Чернигскому,
Как по ту же бы девицу да душу красную,
Да по имени зовут Маремьянушкой,
По извотчине называют да как бы Федоровной.
Они ехали тут день да ночь до вечера,
Они ехали всю ночку до бела́ света́,
И наутро они, ребята, да становилисе.
Как поставили шатры белополо́тняны,
Они стали пировать, они теперь столовать.
Они много пировали — да трое суточки,
На четвертые бы сутки да пробужалисе,
И тут ставал бы Иван да сын Горденович:
«Уж вы гой еси, бога́тыри могучие!
Не пора ли нам бы ехать да ныне свататьсе
Да на той ли Маремьяне да нынче Федоровны?»
Говорил тут Иван да таковы слова:
«Нынь поедет у нас Добрынюшка тут свататьсе.
Коли пойдет она тут честью — возьмем с радостью,
Не пойдет она тут честью — да возьмем не́честью».
И суряжался-снаряжался тут добрый молодец,
Он уздал бы, седлал тут коня да доброго,
Он бы взял с собой приправу всю богатырскую,
Он поехал, наш Добрыня, да во чисто поле
Ко тому бы нынь царю да ко Чернигскому
Да по ту же Маремьяну да нынче Федоровну.
Только не видели поездки да молодецкоей
И не слышали поступки же богатырскоей,
Только видели: во поле да курева́ стоит,
Курева-то-те стоит, да дым столбом валит.
Он не спрашиват в воротах приворотников,
Он разъезживал своего да коня доброго,
Он скакал бы через стену да городо́вую,
Поезжал бы он к крылечику прекрасному,
Ко прекрасному крылечику ко царскому,
Становил-то нынь да коня доброго,
Не приказывал коня да не привязывал,
Он по лесенкам теперича поступывал —
Лесенки под им да подгибаютсе,
Да от рук бы реюшки шатаютсе;
Он не спрашиват у двери все придверников,
И не спрашиват у ворот и приворотников,
Он идет бы теперь да в гридню светлую
Ко тому бы нынь царю да бы Чернигскому.
Тут заходит он во гридню да низко кланятсе
Да о все бы он четыре да нынче стороны,
Самому бы царю да на особицу.
И тут спрашиват бы царь ныне Черниговский:
«Ты откуль ты нынь, удалый добрый молодец,
Ты заездна-залетна да точно птиченька?
Ты за добрым ли ты за делом — за сватаньем,
Или биться приехал нынче, ра́титься?»
Отвечает Добрыня да таковы слова:
«Я не биться бы приехал к тебе, не ратитьсе,
Бы за добрым делом бы нонь — за сватаньем
Бы на той бы на Маремьяне нынче Федоровны
За Ивана бы нынче за Горденовича.
Есть дайте ей ныне честью — берем с радостью,
Не даете нынь честью — возьмем нечестью».
И тут пошел бы царь да тут Черниговский
Ко своей-то он дочери любимоей:
«От приехал бы теперь да добрый молодец
Да по имени Добрынюшка Никитич млад,
Он бы сватается на тебе нынь за Иванушка,
За Иванушка кабы теперь да за Горденовича.
Коли пойдешь ты честью — берут с радостью,
Не пойдешь ведь честью — берут не́честью».
Отвечает ему ведь нынче дочь любимая:
«Да не Иван поставил ныне плёночку,
Не Ивану бы попала в плёнку уточка,
Не запуталася утка не ему теперь —
Да попала ко Батую да ко Кайманову».
(Не хочет за его итти, за Батуя желат!)
И проходит ей да родной батюшка к Добрыне же,
Говорит тогда бы всё он да таковы слова:
«Не Иван-то ставил плёночку —
Ко Батую бы запуталась утка в плёночку».
Тут стоптал наш Добрыня да о кирпищат пол:
«Отдавайте-ко теперь честью, с радостью,
Не отдашь теперь — а сорву я голову!»
И пошел бы тут бы отец да сам проплакал же,
Говорит тогда он дочери любимоей:
«Если дашь мне-ка веку долгого —
Походи-ко-ся теперь да нынче с радостью».
И снаряжали-суряжали да красну де́вицу,
То во золоте, во се́ребре не по́гнетсе,
И подводили тут Добрынюшке Микитичу.
Говорила тут нынь Маремьяна да нынче Федоровна:
«Не поеду я теперь с ним да на одном коне,
Мне давайте мне теперь да коня доброго».
Снарядили-обуздали тут коничка доброго,
А садилась бы Маремьяна да на добра коня,
И поехал наш Добрыня да ко белу шатру.
Он ведь ехал тут бы долго ли, коротко ли —
Маремьяны всё в умы да нехорошее.
Прижимала нынче своего коничка доброго,
Она хочет у Добрыни разбити голову,
Да наехала на Добрынюшку да во первой након —
Она съездила Добрыне да его по плечам.
Тут ответ держал Добрынюшка Микитич млад:
«Думал, во поле нынче да комаров-то нет,
А комар меня кусает али муха ли».
А наехала она да во второй након —
Она стукнула Добрынюшку Микитича
По его ли по буйной нынь головы.
Говорит тогда Добрынюшка ей таковы слова:
«Ты еще ли будешь шутить да ныне шуточки?»
Осердился тут Добрынюшка да теперь сильно же,
И схватил бы ныне ей да со добра́ коня,
Отпустил бы у ей коня да во чисто́ поле,
Потащил ее Добрыня ко белы́м шатрам.
Подъезжает он теперь да ко белу́ шатру:
«Ты ставай-ко-ся, Иван сударь Горденович,
Я тебе бы нынь привез да богосужену,
Богосужену ныне, да богоряжену».
Тут выскакивал Иван сударь Горденович
В одной беленькой рубашке да в одних чоботах
И брал-то Маремьяну да за белы руки,
Целовал тут Маремьяну да в уста сахарные,
И заводил бы Иван в шатер белополотняный.
И тут пошел у них бы пир да нынь на весь мир.
Пировали-столовали да трое суточки,
На четвертые-ти сутки да пробужалисе,
Тут ставал бы Иван сударь Горденович:
«Не пора ли нам ехать да в путь-дорожечку?»
Ну, суряжались-снаряжались добры молодцы,
Убирали бел-полотняный шатер,
Поезжали ребята да нынь во стольный град,
И отправились ребята да нынь в стольный град.
Тут поехала Маремьяна тут с Иванушкой,
Со Добрынюшкой Микитичем удалыим,
Со старым нынь казаком Ильей Муромцем
И со всей теперь дружиною хороброю.
Они ехали тут долго ли, коротко ли —
Перепала им дорожечка кровавая,
Да кровавая дорожка, да поперечная,
Пропустил бы эту нынь дорожечку кровавую
Да Батуй же теперича Кайманович.
(Волшебник был, так знал, что ее увезли-то!)
И тут здумалось Иванушку изведати,
Да дорожку бы эту попроведывать:
«Еще по этой съезжу нонь дорожечке
Еще с той же Маремьяной нынче Федоровной».
Становили тут ребята да коней добрыих,
Говорили бы ребята да таковы слова,
Говорил бы старой нынь Илья Муромец:
«Ты напрасно поезжаешь во чисто поле
Еще с той же с Маремьяной нынче Федоровной.
Ты поедем-ко-ся с нами да во стольный град,
Ты поедем-ко нынь ты с нами же:
Ты поедешь нынь, Иван, да ты в дорожечку —
Потеряешь ты, Иван, нынь буйну голову.
Ты свези-ко-ся-ко ты да молоду жену,
Воротися нынь, Иван, в свою родну сторону».
Как не слушает Иванушка да Горденович:
«Я надеюсь нынь на силу богатырскую,
А еще на копье бы бурзомецкое,
Я изведаю дороженьку кровавую!»
Говорит еще старо́й да Илья Муромец:
«Ты послушай еще нас да во второй након,
Потеряешь ты, Иван, нынь буйну голову».
Там поехал ведь удалый добрый молодец,
Распрощались, разъезжались да добры молодцы.
Говорил еще старой да все наказывал:
«Когда будешь ты топерича ты на времени,
Расставаться будут очи да со белы́м свето́м,
Еще спомяни хошь нас топерича с Добрынюшкой,
Да с Добрынюшкой теперича с Микитичем».
Распростились, разъезжались добры молодцы:
Те поехали ребята да нынь во стольный град,
А Иванушка поехал да во чисто поле
Со своею он теперь да с молодой женой.
Они долго ли тут ехали, коротко ли,
Там-от видит он: о полюшке шатер стоит,
Тут шатер стоит да чернобархатный,
Тут лежит бы собака, змея лютая,
Что Батуй лежит теперь да он Кайманович.
Подъезжал тогда Иван сударь Горденович:
«Ты ставай-ко, ворона да пустопёрая,
Мы теперича с тобой да поотведаемся!»
Тут скакал бы нынь детина, да добрый молодец,
Тут скакал же теперь да на добра коня.
Разъезжались, разлетались добры молодцы;
Соезжалися удалы да добры молодцы —
Кабы палицы буевы да изломалисе,
А копейца бурзомецкие да изогнулисе,
Ихни сабли нынче востры да исщербалисе.
Тут скакали ребята на сыру землю,
Они бились теперь да в рукопашный бой —
Как Батуя бы теперь рука промахнуласе,
Да бы левая нога его подвернуласе,
Тут бы пал он нынь, собака, да на сыру землю.
И заходил тогда Иван да на черны́ груди́,
Он хочет нынь пороть его груди черные,
Он хочет мешать да кровь с печенью.
Говорит тогда Батуй да сын Кайманович:
«Ты нынь ой еси, Маремьяна да нынче Федоровна!
Почему же ты пошла да за чуженина?
У его-то будешь жить ныне работницей,
У меня-то будешь жить да нынь царицею.
Пособи-ка мне стряхнуть его да со своей груди!»
Вот послушалась Маремьяна да нынче Федоровна,
Пособила стянуть туда Иванушка,
Да Иванушка теперича Горденовича,
То й запутала Ивана во шелко́вы повода.
Говорит Батуй-собака да таковы слова:
«Не ссекем бы у его да буйну голову?»
Говорит Маремьяна да таковы слова:
«Мы привяжем его да ко сыру дубу,
Мы бы лягем-ка с тобою во черлен шатер,
Мы откроем мы теперь двери на́полу,
Тогда мы будем мы с тобой да обниматисе,
Да над ним бы мы будем изгилятисе,
Ему тошно тут буде, да и смерть придет».
Тут послушался Батуй да сын Кайманович,
Привязали его тут во путы шелковые,
Как о те же пеньки о ядрёные,
Привязали его, добра бы молодца,
Тут улеглися они спать они двоими-на́двое.
Тут Иванушка глазами-то что посматриват,
Уж как они любуются-целуются.
Тут Иванушка тогда да осержаетсе,
У его тут дуб да потрясаетсе —
Он не может он сорвать да пеньки ядреные.
Как бы стал он прощаться да со белым свето́м,
Он и хочет расставаться нынь с своим веко́м.
Ему пало бы на ум да в уме-разуме,
Поминает он Добрынюшку Микитича,
Поминает он Илеюшку ведь Муромца:
«Говорили они мне-ка бы, наказывали».
От немного тут поры да миновалосе —
Прилетают к нему два черных ворона.
Как садились бы они да на тот же дуб,
Где Иванушка теперь да привязаный,
Они стали, вороны, да се раскуркивать,
Они зачали, во́роны, и пограявать,
Не давают бы Бату́ю спать с молодой женой.
Тут Батуй бы нынь да осержается,
От младой бы жены он да пробуждаетсе,
Он берет бы в руки да нынче ту́гой лук,
Тут накладыват Батуй да калену стрелу,
Он и хочет бы стрелить да черных воронов.
Натянул-то он теперича тугой лук,
Он и стре́лил бы теперь да калено́й стрелой.
От их бы, от воронов, стрелка обратиласе
Да собаке бы Батую в грудь да тут вразиласе.
Тут Батую теперича и смерть пришла.
Она ходит ноне, Маремьяна молода жена,
Она плачет сколь ноне — да умер муж,
Еще того боле плачет да у жива мужа́.
Говорит тут Иван сударь Горденович:
«Отпусти ты, Маремьяна нынче Федоровна,
Я тольки тебе дам нынь поученьице,
Поученьице теперича великое,
Поученьице теперича как бы мужево».
Сколько плакала, не плакала Маремьянушка,
Да заставил отвязать тогда Иванушка.
Тогда бы наш Иван да говорил таковы слова:
«Теперь дам тебе я да поученьице,
Поученьице великое да как бы мужево».
И раздумался Иван сударь Горденович,
Он раздумался теперь да о своем уме:
«Не позволю я теперь ей да нынь во стольный град».
Тут поехали они долго ли, коротко ли —
Захотел тогда Иванушка воды испить теперь.
«Ты сойди-ка, Маремьяна да нынче Федоровна,
Почерпни-ко-сь воды мне-ка ключевоей,
Я хочу напиться да холодной воды!»
Да не сходит Маремьяна да со добра коня:
«Ты не хочешь, видно, спить воды ключевоей,
Только хочешь испить моей крови горячеей».
Сколько времечка она тут да отпираласе —
Всё слезала да Маремьяна да нынче Федоровна,
Подала она ему воды да ключевоей,
Он и выпил теперь воды холодноей,
Он и взял бы нож себе булатен же,
Он и взял ее теперь да за белы́ руки́,
Он обрезал у ей теперь уста саха́рные,
Он обрезал у ей руки нынче белые:
«Ты с поганыим татарином нынь да целоваласе,
Ты с поганыим татарином нынь да обнималасе,
Ты с поганыим татарином нынь да оплеталасе!»
Он обрезал у ей нынь да по колен ноги,
Он и выкопал могилу ей глубокую,
Позарыл ей теперь да по белой груди.
Долго ли он жил теперь, коротко ли —
Посадила нынче утка ей гнездо на голову.
Тут повадился теперича да серый волк,
Уж и съел бы он да ныне молоду жену.
Он тогда только поехал нынь во Киев-град.
Он и ехал еще долго ли, коротко ли,
И приехал нынь Иванушко во стольный град,
Тут сидят бы бояра на честно́м пиру,
Проздравляют тут Иванушка да с молодой женой:
«Ты здоров, Иван, женился, нынче не с кем спать!»